«Вести» поговорили с финансовым менеджером музея Екатериной Кулай
14 октября известному художнику, директору Одесского художественного музея Александру Ройтбурду исполнилось бы 60 лет. Он ушел из жизни на закате лета, и его смерть стала шоком не только для коллег и людей из мира искусства, но и многих украинцев. Ко дню рождения художника президент Украины Владимир Зеленский присвоил музею статус национального — с первого до последнего дня своей работы в музее Ройтбурд добивался, чтобы это стало возможным.
О том, почему известный художник согласился стать директором, каким человеком был Александр Ройтбурд и чем запомнился коллегам, как удалось перебороть систему и создать динамичное современное художественное пространство, «Вести» поговорили с Екатериной Кулай, финансовым менеджером Одесского художественного музея.
Музей не находится на пересечении популярных туристических троп, но идти до него из центра Одессы очень близко. За кованым забором – зеленый двор, справа – столики кафе, за ними работают и пьют кофе, слева на лавочках резвятся дети. О горькой утрате, которую пережил музей, напоминает только фотография в обрамлении цветов на постаменте. Отсюда, с музейного двора, отправился в последний путь его директор Александр Ройтбурд. Он умер 8 августа 2021 года, попрощаться с ним в день похорон пришли сотни людей.
Проходим в здание музея, сегодня здесь царит радостное воодушевление: телефон на столе администратора не умолкает, мама с сыном на кассе выбирают магниты, бурно жестикулируя, обсуждает увиденное группка иностранцев, потрясенные красотой, люди выходят из залов и заходят снова. А еще несколько лет назад можно было пару часов к ряду бродить по музею и быть единственным посетителем и ловить на себе неодобрительные взгляды смотрительниц.
На фото: Екатерина Кулай
― Помню, что в последний мой визит в музей и в залах, и во дворе было очень тихо, сейчас все изменилось.
― Да, оживление. Это и была цель – сделать музей интересным каждому, для всех поколений, и, насколько возможно, мы стараемся двигаться в этом направлении и многое уже получилось. Раньше такая атмосфера была только в бесплатные дни – тогда было максимально оживленно. А сейчас есть альтернатива – и детский проект, и кино в музее, и кафе в музее появилось. Музей преобразовывается, и мы верим, это будет продолжаться.
― Вы начали работать в музее еще до того, как в нем появился Александр Ройтбурд?
― Да, я была в музее с самого зачатия проекта Museum for Change – он был исключительно волонтерским. Мы пришли сюда волонтерами – ребятами, которые хотят поддержать и помочь музею. Александра Ковальчук и Инна Белоус, посетив музей первый раз, в каждом зале столкнулись с моментами, которые их смущали и огорчали – и не фотографируйте, и детям бегать нельзя, воду пить запрещено, и не шумите, и тут не стойте. Две искренне любящие музей девушки озаботились этой проблемой, и тогда возникла идея проект Museum for Change начать именно с Одесского художественного музея. Я тогда работала в фонде «Манифест мира», который изначально занимался проблемами переселенцев, впоследствии – образованием, и на тот момент времени зародился проект, который перерос в благотворительный фонд «Друзья музея». Мы пришли в начале в Департамент культуры, затем – к директору музея Абрамову Виталию Алексеевичу с предложением помощи, участия, содействия. Мы тогда работали в трех направлениях: это было улучшение сервиса, привлечение посетителей и привлечение меценатов.
― Это удивительно, что волонтеров допустили в святая святых, на территорию, где все статично.
― Честно признаться, «допустили» — это было всегда через преодоление различного уровня препятствий, потому что именно как к святая святых, как к храму, в котором нужно страдать, и было до поры до времени отношение к Одесскому художественному.
― Как у вас сложились отношения с уже существующей командой музея, которая, я так понимаю, работает и сейчас, и видно, что функции между вам разделены?
― По-разному. Кто-то воспринял нас как соломинку для спасения, кто-то очень сильно в штыки, но так как нашим принципом было категорически ничего не менять в кадровых вопросах, нашей целью стало максимально наладить связь — как с администрацией, так и с научными сотрудниками, со смотрителями – абсолютно с каждым, потому что музей, он нуждался в улучшении ситуации в каждой сфере. Но, честно признаться, все процессы, которые происходили, они были сильно усложнены бюрократией. Сама по себе институция – коммунальное учреждение – это уже бюрократическая рутина, и, к большому сожаления, в лице администрации мы также часто сталкивались с усложнением и без того сложных ситуаций. Безусловно система складывалась годами, и мы относились к этому с пониманием, но пришло время, когда подошел к концу контракт последнего директора до Александра Ройтбурда – Абрамова Виталия Алексеевича, и вопрос о новом директоре для нас стал более чем насущным.
― Что было дальше?
― Александр Ройтбурд стал для нас, грубо говоря, консультационной поддержкой. Он поддерживал музей как некий ангел. Имея, возможно, свои связи, свое влияние на просторах всей Украины, он на самом деле в течение полугода искал человека в Одессе, в Одесской области, по всей Украине, который смог бы взять эту ответственность, который смог бы стать следующим директором Одесского художественного музея. К большому сожалению, ни с одним из людей не складывалось по разным причинам, и он тогда сдался и сказал: «Хорошо, тогда пойду я» (смеется).
― Получилось, что Ройтбурд был вынужден стать директором музея?
― Да. Мы как команда волонтеров объединили максимально наши силы, вместе писали программу, вместе помогали ему в презентации. Безусловно, это был его скелет, а мы были мышцами, которые на него наращивались. Мы вступили в нелегкие полгода, они длились до его избрания. Вначале было заседание комиссии в Департаменте, затем заседания нескольких комиссий по вопросам культуры, по вопросам имущественных дел. С ноября-декабря и по 20 марта, когда Александр Ройтбурд официально стал директором Одесского художественного музея, это уже были очень непростые месяцы. Но огромнейшее ему спасибо за ту силу, с которой он взялся за все это, хотя уже тогда было видно, что это будет непростая борьба. Он очень сильно переживал из-за различных конфронтаций, которые на тот момент начали происходить.
― Почему было противостояние? В Киеве сейчас тоже шла борьба за пост руководителя «Мистецького арсенала», и многие не понимали, за что? Ведь речь не идет о колоссальных деньгах, о безграничных возможностях или о власти?
― Мне сложно об этом говорить и мне бы не хотелось кого-то судить, но, на мой взгляд, это были амбиции. Я уважаю людей за их амбиции, но иногда они являются деструктивными. В данном случае все это носило поверхностный характер. Люди, достаточно далекие от искусства, судили Ройтбурда за картины, которые у него есть, просто вырвав их из контекста, и утверждая, что если человек рисует подобное, то – абсолютно нелогично – он не может быть директором. Это разрушительные амбиции. На каждом уровне люди старались проявить власть. Очень обидно, что когда развернулась кампания против Александра Ройтбурда – что его картины аморальны, по поводу того, каким способом он рисует картины — не разобравшись в ситуации, люди поддержали эту абсолютно нелепую идею. Наверное, так устроен мир, что всегда будет несколько сторон, и кому-то проще принять одну из сторон. Как я всегда говорила: чтобы зло победило, достаточно добру ничего не делать. Я склонна верить в добро, и что добро способно победить любое зло, как бы это сложно, трудно, а иногда — невыносимо, не было.
― Александр не был амбициозным? Он всегда выставлял команду вперед.
― Наверное, это такой тип человека. Если сейчас оглянуться назад и проанализировать, какую колоссальнейшую работу он провел за 3,5 года, это порой не укладывается в голове. Неамбициозный человек такого сделать не мог, но при этом он всегда отдавал себе отчет, что мы работаем вместе, в связке. Он был очень масштабной личностью. В последние дни я перечитывала публикации, которые о нем писали, и я вспомнила период, когда у него регулярно были стрессы от той работы, которая взвалилась на его плечи как директора – прокалькулировать магнитик, начислить премию уборщице Ананьевского филиала и так далее. Подобные вещи, они его приземляли, ему всегда хотелось великих дел, но он очень мужественно справлялся с этим. Он каким-то уникальным образом смог все организовать, хотя мы до последнего не верили, что он будет регулярно ходить на работу от звонка до звонка.
― И он ходил?
― Да, удивительнейшим образом он до последнего приходил на работу, когда уже очевидны были его проблемы со здоровьем, и мы настаивали, чтобы он больше отдыхал, больше заботился о своем здоровье. Открывающаяся дверь, радостное лицо, приветствие каждого из нас – та картинка, которая стоит у нас перед глазами постоянно, потому что он был таким. Эти три года, они пролетели вихрем, а впечатление, что прошло лет двадцать.
Мы не всегда успевали замедлиться, проанализировать, но когда недавно мы с ребятами собрались, чтобы вместе прожить случившееся, каждый смог рассказать личную историю. Кто был связан с Александром три года, кто — месяц, но каким-то потрясающим образом он успел оставить след в жизни каждого из нас в личном плане. Несмотря на то, что мы были сотрудниками, мы были коллегами, он смог стать для нас больше чем директором.
Будучи художником и творческим человеком, он, насколько было возможно, максимально стремился быть менеджером и управленцем. Не все было понятно, когда он давал какие-то задачи, но это было удивительно. Более логично было бы, чтобы он все эти менеджерские функции пускал на самотек, но нет. Он хотел участвовать практически в каждом вопросе.
― Интересно при этом, что зарплата у него была…
― Такая же как у дворника…
― Да, какая-то совсем крохотная. Это поразительно, что сотрудники музея получают больше директора.
― Это была минимальная зарплата, это правда. Потому что это государственный музей, и здесь из-за бюрократии есть определенный потолок, который пробить практически невозможно, хотя он и это пытался сделать — тем, чтобы присвоить музею статус национального. С первого до последнего дня он работал над этим вопросом, и это могло бы изменить ситуацию. И финансирование он искал регулярно, везде, 24/7, где бы он ни находился.
― Очень часто о Ройтбурде говорили как о циничном и жестком, но, судя по вашему рассказу, он был величайшей души человеком, добрым, оптимистичным.
― Так и есть, он до последнего шутил, даже когда ему уже было трудно разговаривать. В первые дни после смерти было тяжело на это смотреть — в телефоне много звонков от него, чаты, они были полны договоренностей на ближайшие дни. И в последнюю неделю он был в Киеве в больнице, и даже там мы переписывались: что в 20-х числах приедет посол Франции, что нам нужно закончить с документами. Он до последнего отрицал, он категорически не хотел подчиниться тому, что его пыталось сдерживать.
Касательно жесткости, мне сложно вспомнить хоть одно проявление жесткости с его стороны. Это был человек, который переходил дорогу и покупал сосиску музейным котам. Он был близок как к смотрительницам, так и к политикам, и к представителям бизнеса, и он это все делал не ради себя, а ради музея и его репутации — в Одессе, в Одесской области и за ее пределами. Это смотивировало его пойти в политику, и свой депутатский фонд в последние дни он также выделил на нужды музея.
― Что теперь будет с музеем?
― Как я привыкла говорить: будет непросто, но все будет хорошо. Я хочу в это верить, потому что, оглядываясь назад, я осознаю, как много и какие, казалось бы, нелогичные и непреодолимые вещи мы прошли. Как это будет технически — сказать очень сложно. До окончания контракта Александра Ройтбурда осталось полтора года. По логике, вероятней всего, и.о. будет его зам по развитию Александра Ковальчук, девушка, которая учредила фонд, которая изначально была директором фонда “Друзья музея”, которая была замом Александра Ройтбурда и также является соучредителем общественной организации “Маразли Клуб”. Потом будет конкурс. В зависимости от того, кто подастся на конкурс, и будут развиваться события. Сейчас мы находимся немного в шпагате в том смысле, чтобы достойно продолжить дело, которое начал Александр Ройтбурд, и поддерживать тот темп, который он задал. Это является самой главной и самой первой задачей для всего коллектива Одесского художественного музея.
― На вашей странице в “Фейсбук” Вы опубликовали фразы, которые говорил Александр Ройтбурд. Возможно, будет издана памятная книга или сборник его афоризмов?
― Идей много, и выставки, и воспоминания, и афоризмы. Время покажет, что на самом деле дойдет до конца. Что однозначно мы планируем, и что музей прокурирует, это выставку-ретроспективу Александра Ройтбурда к его 60-летию, к 14 октября 2021 года, также мы сейчас максимально стремимся собрать его диджитал-архив, все, что связано с воспоминаниями — фотографии, видео, это то, чем мы занимаемся по факту. Александр только последние три года был директором музея, также он возглавлял другие организации и работал с многими знаковыми людьми, и много еще чего будет — и книг, и собраний, и каталоги, но достаточно мало времени еще прошло, чтобы мы понимали, что будет на самом деле.
― Много раз я была в музее как посетитель, и у меня была мечта как-то приехать и сделать с Александром Ройтбурдом интервью. Поэтому когда я узнала о его смерти, это был очень болезненный момент: я поняла, что возможность с ним поговорить мне больше не предоставится. И я заметила, что многие из тех, кто не знали Ройтбурда лично, видели, может, пару его картин, кто никогда не был ни в музее, ни даже в Одессе, восприняли его уход как личную трагедию. Почему так?
― Потому что у него была уникальнейшее умение при контакте с человеком коснуться его души — общается ли он с этим человеком близко и долго, или мимолетно. Наверное, в Украине слишком много таких людей, которые, пусть звучит сказочно, но я порой воспринимаю это так, что все те, кто с ним соприкоснулись, являются его продолжением. Он безгранично любил Украину, он любил Одессу, он любил искусство, и то, насколько без надрыва, но искренне и по-настоящему он транслировал это любовь, вероятнее всего, она и смогла передаться. К большому сожалению, процесс осознания в головах многих из нас происходит исключительно в состоянии стресса и сильной потери, наверное, это то, что произошло здесь. Сильная потеря дала нам возможность осознать уровень его масштабности, потому что он был не просто директором музея, не просто лидером мнений, не просто общественным деятелем или политиком. Он настолько все это делал масштабно, и он настолько обладал огромнейшим весом и магнитизмом в обществе, что лишь только когда мы его потеряли, мы оценили всю трагедию того, что его не вернуть, и очень низка вероятность того, что его можно кем-то заменить. Я верю в то, что его уход принесет и приведет в наш мир еще несколько ярких влиятельных личностей, но для этого должно пройти время. Но его уникальность, к ней прикоснуться, услышать, в ней поучаствовать мы уже не сможем никогда.
― У Вас осталось что-то такое, что бы вы до сих пор хотели с ним обсудить?
― Когда он ушел из жизни, у меня в голове всплыл разговор, и я очень благодарна миру, Богу, вселенной, за то, что этот разговор у меня с ним состоялся. Я работала с Александром с первого дня его прихода в музей. У меня есть личное мерило: каждый месяц-два я задаю себе вопрос, а не перегорела ли я, интересно ли мне дальше работать, и я, давая ответ на вопрос, хочу ли я дальше работать, продолжала оставаться в этой сфере, и одним из сильных мотиваторов для меня было то, что я искренне относилась к Ройтбурду как к гению, мне это очень сильно помогало в тех вопросах, где мы не сходились с ним во мнениях, я сразу себя успокаивала, давала ему право на все иногда неразумные для меня идеи, методы и инструменты, которые он использовал.
Я говорила: «Катя, он гений!, и для тебя огромнейшая честь, что ты рядом с ним работаешь». И для меня каждый день был очень значимым, но я это внутри себя носила, и буквально за несколько недель до его ухода из жизни я была у него в кабинете, у нас был не очень приятный разговор, не первый раз, у нас было несколько неприятных разговоров (смеется — ред.)… мы спорили о некоторых вопросах, и в какой-то момент я захотела ему сказать, просто проговорить, что даже если я кажусь грубой, неправа, спорю с вами, я хочу, чтобы вы знали, что для меня личной ценностью является возможность работать с вами, и для меня честь работать с вами. Говорила я это смущаясь, записывая параллельно в блокнот то, что он мне говорил, и было очень трогательно, когда я оглянулась, а он привстал с дивана, чтобы пожать мне руку.
Вес этих слов, он для меня стал еще больше, и эта картинка стоит у меня перед глазами, и я благодарна жизни, что такой момент произошел. Я сказала, за что признательна ему, и он эту признательность вернул мне в разы больше. Мне было очень приятно. Как-то он выписал мне премию, я просто поинтересовалась – такой человек, мне важно понимать, какой именно момент в моей жизни он оценил, и он в такой грубой матерной форме сказал: «Кать, потому что вы пиз*ячите и вам надо растить вашего сына«. В этот момент он для меня очень расширился за пределы руководителя и директора. Для меня лично он проявил заботу о моей семье, обо мне как о матери, он об этом подумал, хотя не должен об этом думать, и эти два момента — когда он пожал мне руку и премия — я ношусь с ними как с очень личными, очень моими, и я горжусь тем, что эти воспоминания у меня есть.
